История острова Пасхи - клинически чистый случай самозарождения и последующего самоуничтожения архаичной цивилизации. Ее изучение наводит на серьезные размышления и о нашем современном обществе
Фото: Владимир Костюков
Наука социоморфна. Это замысловатое словечко означает, что всякая наука подобна породившему ее обществу. Даже сама постановка научных проблем- что именно ученые пытаются разглядеть и объяснить в своих исследованиях -довольно значительно зависит от текущих общественных настроений, которые могут принимать форму прямого социального заказа со стороны элит и оппозиционных контрэлит, а могут простовоплощатьсяв "духевремени".
Это касаетсяне только гуманитариев. Основные математические и физико-химическиепарадоксы из той области, что впоследствии стала называтьсятеорией хаоса, были известны еще с конца XIX века. Однако их долго считали эзотерическим курьезом, досужей игрой ума ученых. От науки середины ХХ века ожидали осязаемых, четкопредсказуемых достижений, вроденевиданных синтетическихматериалов, лекарственных препаратов, освоения атомной энергии, могучих машин, научного прогнозирования и управления экономикой и обществом. Таково было требование самоуверенной эпохи научно-технического прогресса. В ответ рекомендации передовой науки должны были звучать уверенно и четко, как "дважды два - четыре", вместо расплывчатого "с определенной долей вероятности, в общем-то да, но это зависит..."
Только в кризисные семидесятые годы прошлого века различные теории хаоса получают массовое признание в основном благодаря популярным книгам Нобелевского лауреата по химии, бельгийца российского происхождения Ильи Пригожина. (Его бестселлер "Порядок из хаоса" был опубликован в СССР в 1986 году издательством "Прогресс".)
Точно так же публикация в 1962 году памфлета Рэчел Карсон "Тихая весна" имела эффект бомбы, потому что точно совпала с поворотом общественных настроений. Карсон описывала наступление весны безгомонаптиц, отравленных бешено успешныминсектицидом ДДТ (то есть дустом). Эта мрачная перспектива послужила катализатором мобилизации части общества, чувствовавшейобеспокоенность безудержным наступлением технического прогресса на природу. Такова типичная диалектика: дотоленеявный фон общественной обеспокоенностисоздалкнигеРэчелКарсон громкий эффект многостороннего эха, и тем самым книга спровоцировалалавину. Экология с тех пор сталацентральной частью общественного сознания.
На небольшом изолированном от остального мира острове не с кем было воевать или торговать. В результате статусные притязания вождей приняли совершенно гипертрофированные формы
Иллюстрация: Mary Evans/Photas
В последующие кризисные годы "бомбы" посыпались одна за другой, с уже преднамеренным расчетом на производство алармистских бестселлеров: "Демографическая бомба" Пола Эрлиха (1968), "Футурошок"ЭлвинаТоффлера (1970), а также побивший все рекорды мировых продаж экспертный доклад Римскому клубу "Пределы роста" (1972). Тогдашний кризис западных обществ породилмассовую читательскую аудиторию, стимулировавшую появление новых исследований кризисных явлений.
"Прерывистое равновесие" Гулда - Элдриджа
Душным вашингтонским летом 1968 года в некондиционируемых подвальных запасниках Смитсонианского музея природоведения засела пара аспирантов-палеонтологов - Стивен Джей Гулд и Найлс Элдридж. Заметим, что тем временем на другом берегу Потомака, перед Пентагоном, их сверстники бурно протестовали против вьетнамскойвойны.
Гулд, обладавший безукоризненно классическим литературным стилем, впоследствии опубликовал десятки научно-популярных бестселлеров и стал такой знаменитостью, что интерьеры его манхэттенских апартаментов снимали для модных дизайнерских журналов, а самого Гулда, на зависть многимкинозвездам, даже пародировали в культовом мультсериале «Симпсоны» (причем профессор Гулд озвучил сам себя). Так что у академических биологов отношение к Гулду смешанное.
Но в 1968 году молодые Гулд и Элдридж были патлатыми бунтарями, что выразилось в непочтительной идее самогоих летнего проекта- залезть в ящикис ископаемыми образцами докембрийской морской фауны. Не в томнепочтение, что окаменелости восходили к первой многоклеточной жизни на Земле, а в том, что все это было давным-давно описано и классифицировано одним авторитетнейшим натуралистом, чей портретвисел у входа в музей.
Оказалось, авторитетнейший натуралист с портрета викторианской эпохи был настолько под властью тогдашних представлений о поступательных стадиях эволюционного прогресса, что не смог разглядеть в ископаемых образцах целые отряды и классы (!) совершенно неизвестных науке вымерших существ.
Там, где прежний классик видел просто эдакое странное ракообразное с десяткомклешнелапок и непонятными шипами на спине (которые на самом деле росли не из спинки, а из брюшка и, вероятно, служили дляпередвижения по дну древнего моря), Гулд и Элдридж разглядели чудищевовсе неведомой принадлежности, какое могло привидеться разве что под воздействием модного в те времена наркотика ЛСД. Оттого они весело назвали одно из открытых в запасниках животных галлюциногенией.
Разглядеть в древней фауне совершенно нам непривычные эволюционные линии развития мешал факт их полного исчезновения. Эволюционные линии вели в никуда.
Вдумайтесь, у целых классов изначальныхживотных не оказалось потомков - оттого эти окаменелости выглядят настолько неузнаваемо странносточкизрения наших дней.
Тойпреждевременно народившейся фауне просто оченьне повезло. На нашей еще неустойчивойпланете 544 миллиона лет назад случилось первое, но далеко не последнее массовое вымирание (среди которых гибель динозавров лишь самый известный пример). Не просто большинство, а свыше 90% видов погибло тогда практически в одночасье. Остаетсяпредметом дискуссий, что породило кризис: катастрофичное оледенение планеты или химический выброс из недр, вызвавший нехватку кислорода? Но кризис был таков, что очень мало кто из живых существ успел адаптироваться.
Меньшинство видов, которым тогда повезлосохраниться, должны были измениться погеологическому времени мгновенно. В самом деле, в ископаемых пластах ученые не находят переходных форм. Мутация была слишком стремительной, чтобы запечатлеться в окаменелостях.
Тут мы наконец подходим к фундаментальному принципу, по всей видимости, общему для всех сложных эволюционных систем, будь то биологические, астрономические или социальные. Гулд и Элдридж в знаменитой статье 1974 года назвали свое открытие принципом прерывистого равновесия (punctuated equilibrium). Сложные системы и их элементы изменяются не плавно и поступательно, неуклонно восходя к более высокимступеням, как это рисовалось классическим эволюционистам либерального толка (такой взглядна историю очевидноне согласуетсясфактами). В следующийраз, завидяна кухне таракана, задумайтесь, что эти существа куда древнее динозавровиостаются неизменными еще с Каменноугольного периода. Как приспособились средисырых и теплых опавших листьев древних болот, так и живут себе среди наших канализационныхтруб.
В состоянии системного равновесия случайные изменения, как правило, вытесняются или выбраковываются посредством разнообразных надзорных механизмов (policing mechanisms - термин Гулда и Элдриджа). Скажем, в биологии действуют сексуальные предпочтения. Какая нормальная слониха соблазнится необычно волосатым самцом? Но наступает ледник, обычныебезволосые особичаще болеют, и очень скоро из популяции древних слонов возникают мамонты. Заметьте, мамонты при этом ничем не прогрессивнее своих безволосых сородичей из саванны. Они лишь удачнее вписались в климатические условия тундры.
Покуда системаравновесна и устойчиво самовоспроизводится, она может долго оставаться практически неизменной. Но никакие динамические "живые" системы не могут бытьвечны хотя бы потому, что, по законам термодинамики, расходуют энергию. В какой-то момент нормальные колебания системы, ееразнообразные цикличные ритмы выбиваются заверхниеилинижниедопустимые пределы (асимптоты), где перестают действовать надзорные механизмы. Цикличные колебания более не возвращаются к прежнему равновесию, структурныеопоры рушатся от перенапряжения, высвобождаются прежде скованные противоречия, системавтягивается в воронку стремительногохаотичного перехода - назовите это бифуркацией, кризисом илиреволюционной ситуацией.
Переход в иное системноекачествововсене обязательно ведетвверх, в светлое будущее. В ситуации кризиса чаще возникают всевозможные боковые, обходные маневры, вроде рокировки слонов на мамонтов.
Случается регрессивное, попятное движение или же инволюция - "усыхание", скукоживаниепрежней системы без кардинального изменения.
Наконец, возможно вымирание.
Разгадка острова Пасхи
Вернемся к делам человеческим. В мои детские годы у нас в Краснодаре, в колхозном кинотеатре "Колос" часто крутилидокументально-фантастический фильм Эриха фон Деникена "Воспоминания о будущем". Швейцарский фантазер объехал свет, снимаявсевозможные древние монументальныесооружения, в которых он неизменно усматривал свидетельства посещения Земли инопланетянами. Носатые каменные истуканы острова Пасхи особо преподносились фон Деникеном какизображения пришельцев.
Главным аргументомпри этом служил якобы нечеловеческий вес статуй. Само собой, тут не обошлось без какой-нибудь антигравитации!
Еще популярнее были книжки норвежца Тура Хейердала, предпринимавшего океанские плавания на бальсовых и папирусных плотах ради доказательства передачи сокровенных знаний древними египтянами или инками. Галиматья, конечно, но в детстве этобудило романтическое воображение.
Иллюстрация: Mary Evans/Photas
Сегодня же вполне научно доказано, насколько скверная история приключилась на тихоокеанском острове. Кевин Костнердаже выступил продюсером зрелищного, но в основе достаточно достоверного боевика "Рапа-нуи" (так аборигены звали свой остров). Об этом трагическом кризисе советую подробнее почитать в недавно переведенном на русский язык научном бестселлере "Коллапс" моего коллеги Джареда Даймонда.
Остров Пасхи в самом деле поразительно интересен для науки- в качестве клиническичистого случая самозарождения ипоследующего самоуничтожения архаичной цивилизации. Осознав, что погубило Рапа-нуи , мыполучаем серьезный намек на загадки многих утраченных цивилизаций прошлого. Что, конечно, наводит на размышления и о нашем современном обществе.
Итак, как передвигались статуи? Особого секрета нет, хотя продолжаются споры о технических деталях. Древниенародыповсеместно перетаскивалии сооружаличто-то грандиозное из камней - дольмены, астрономически ориентированные лабиринты, пирамиды, статуи, великие стены. Для этого, как экспериментально доказано, требовалось только некоторое количество бревен и канатов, несколько сотенкрепких рук и, конечно, здорово попыхтеть.
Целью передвижения и нагромождения камней всегда было именно то, что исегодня находится прямо на поверхности, -поразить воображение. Все эти мегапроекты были воплощеннойвкамне идеологией - статусными символами элит, организовавших постройку, очем с изобретением письменности непременно писали все цари и вожди: Exegi monumentum, то есть Я памятник воздвиг себе, великому.
На боках у гигантских статуй острова Пасхи прорисованы малюсенькие ручки с фантастически длинными изогнутыми пальцами. Фон Деникен увидел в них то, что хотел увидеть: космические скафандры с манипуляторами. Особой загадки, однако, нет. Руки едва намечены, потому что значения не имели, а заканчиваются они не длиннейшими пальцами, а ногтями. Этот статусно-ритуальный "маникюр"полинезийского вождя, по-видимому , пестуемый годами, символизировал полную отстраненность высшей власти от мирскихтрудов. Вождя буквально носили на руках, вернее, на роскошно изукрашенных носилках, как живогоидола.
А урожаи падали
На небольшом изолированном от остального мира острове не с кем было воевать или торговать. В результате статусные притязаниявождей приняли совершенно гипертрофированные идеологические формы. Вожди уподобились богам.
Примерно полторы тысячи лет назад остров Рапа-нуи был случайно обнаружен и заселен группой полинезийцев. До прочих островов Тихого океана было так далеко (взгляните на карту), что повторить путешествие оказалось не под силу даже таким мореходамкаменного века, как полинезийцы. На многие столетия попавшие на остров Пасхи поселенцы утратиликонтактс остальным человечеством и сами в итоге поверили, что остались одни в этом мире.
Первые лет шестьсот-семьсот на острове не происходило ничего особенного. Людей первоначально было мало, от силы несколькодесятков, а продуктов земли и окружающего моря достаточно. Но именно потому, что изоляция спасала остров отвойн илиэпидемий, население постепенно росло и, по подсчетам археологов, достигло со временем пика порядка десяти тысяч человек.
Социальное неравенство и сложная цивилизация начинают возникать, когда оказались задействованывсе природныересурсы. Потомкилегендарного предводителя первого каноэ, открывшего остров, давно установили особые права на лучшие угодья. Теперь, когда новым угодьям взяться было неоткуда, менее родовитым островитянам приходилось идти на поклон к верховномуклану.
Идеологически это представлялось кактрадиционныйкультплодородия и мистической силы, воплощенной в вождях. Правитель не просто давал средства к пропитанию, но совершал загадочные священные обряды, призванные даровать изобилие и нормальный порядок вещей во всем мирке острова. Само собой, вождю причитались все более изощренные почести, лучшие кушанья, изукрашенное просторное жилище, всяческие искусные поделки, особые одеяния изроскошныхперьев птиц.
Более того, в какой-то момент на островеПасхи была даже изобретена собственная письменность - "говорящие дощечки" ронго-ронго , которые до сих пор не удается расшифровать. Собственно, эти атрибуты власти вождей и выставляются в музеях в отделе древних цивилизаций.
Фото: Владимир Костюков
Статуи на островеПасхи начали воздвигать по понятной геологической причине. Подобных, хотя и куда меньших истуканов можно найти и на других островах Полинезии. Там они обычно изготавливались из дерева, что ограничивало размер. На вулканическом же острове Пасхи были залежи прекрасного, плотного и одновременно относительно легкого туфа, который сам напрашивался под резец. (Кто видел орнаменты средневековых церквей Армении, вытесанные из вулканического камня, сразу поймет, о чем речь.)
Вытесывание, передвижение и установка статуй с завершающим грандиозным пиршеством и раздачей наград и подарков за труды представляли собой длительный ритуальный процесс с участием множества подчиненных и разного ранга руководителей. В ходе ритуала воспроизводили символическую иерархию общества, усваивали идеологические роли в своем мироздании - от божественного вождя до последней кухарки.
Статуипоколение за поколением становились все большеисложнее. У них появились вставныеглазаи приличествующие монументальные навершия из красного камня, очевидно, символизировавшие головнойубор из перьев. Но также с каждым новым поколением оскудевала земля острова. Возник жестокий парадокс. Ради милости предков и изобилия люди тратили все больше сил на монументы, а урожаипадали...
На пути к пьедесталам
Сегодня на продуваемом океанскими ветрами острове Пасхи растут только трава и чахлые кустарники. (Лишь в поселке, построенном миссионерами, есть несколько пальм - саженцы привезены с континента.) Новмомент прибытия первых полинезийцев, как показывает анализ пыльцы из археологических слоев, остров был покрыт довольно мощными лесами. Исчезновениедеревьев хронологически обратно коррелирует с воздвижением статуй. Иначе говоря, чем больше ставилось статуй - тем меньше оставалось деревьев.
Конечно, деревья рубили с самого начала освоения острова для расчистки участков под поля и просто на дрова. Но экологический кризис усугубил культ статуй, которые перетаскивали из каменоломни во все концы острова Пасхи. Судя по расчетам археологов, на это занятие у островитян уходило немало катков из бревен и лубяных канатов.
Сведение лесов вело к эрозии почвы, которую теперь смывало в море. Добавьте к этому, что прирожденным полинезийским мореплавателям стало попросту не из чего выдалбливать свои каноэ. Они теперь не только не могли покинуть обреченный остров, но и выходить в открытое море для добычи тунца и дельфинов. Оставалось плескаться в прибое навязанках тростника и ловить прибрежную рыбешку, которой там не так и много - остров Пасхи вовсе не коралловый атолл с лагуной, а обрывистыйвулканический пик, окруженный глубокими прохладными водами.
Хуже того, на островеПасхи, в отличие, скажем, от Гавайев, нет ни одного ручейка, на котором можнобыло бы построитьзапруды и резко повысить урожайностьза счет поливного земледелия ирыбоводства. Спасением могло быть только жесткое ограничение рождаемости всочетании с защитой лесов. Для этого требовалось сознательное применениецентрализованной власти. Именно так вышли из аналогичного кризиса другие островитяне, скажем, японцы эпохи сёгуната Токугава.
Тут мы подходим к самому печальному урокуострова Пасхи. Его правящая элитавыдвинула, с нашей точки зрения, совершенно иррациональную стратегию борьбы с кризисом - стали воздвигать еще больше статуй. Что, впрочем, прямо вытекало из господствующей идеологии. Бедствия перенаселения и нехватки ресурсов представлялись гневом предков. Задобрить их должны были все более грандиозные монументы, для чего рубили последние деревья.
Восстаниеголодныхпростолюдинов, очевидно, вспыхнуло настолько стихийно и внезапно, чтонесколькогигантских статуй так и остались лежать вкаменоломнеили на пути к своим пьедесталам...
Предания аборигенов сохранили отголоски кровавой бойни, перекликающиеся с недавним геноцидом в такой же перенаселенной Руанде. Свергнутыевожди острова Пасхи были буквально съедены, на чем насилие не прекратилось. Рапа-нуи дает чистейший, изолированный от всяких внешних вторжений примеркризисного самораспада высокоорганизованногообщества с последующей деградацией.
В 1772 году капитан Кук застал на островеПасхи лишь кучку хилых дикарей, обитавших среди поваленных громадных статуй.
В заключение: кризисы и власть
Не стоит, однако, обольщаться, что в трагедии острова Пасхи повинны лишь суеверие и человеческая глупость. Вспомните надзорные механизмы Гулда - Элдриджа. Как они будут выглядеть в случае социальных систем?
Человеческое общество подобно экосистеме, где кооперативныепринципы симбиоза и внутривидового альтруизмасоседствуют с хищническими и паразитарными стратегиями. От их изменчивого баланса зависит устойчивостьсистемы. Но в отличие от систем биологических, системы, созданные людьми, наделены сознательной рефлексивностью. Так или иначе, мы думаем, что делаем.
Если жедействияи бездействиялюдей подрывают устойчивость их общества, то заподозрить стоит не когнитивные дисфункции, проще говоря глупость (типа "идиоты они все"), и не нехватку информации ("эх, знал бы царь-батюшка"). Аналитически продуктивнее будет поискать чей-то статусный и даже вульгарно корыстный интерес.
В социальной иерархии верхние уровни занимают функционально различные элиты - полководцы, коммерсанты, жрецы и идеологи, администраторы и правители. Пустившие корни элиты становятся склонны к консерватизму попросту оттого, что им есть что сохранять.
Антропологи-теоретики Аллен Джонсон и Тимоти Эрл полушутя вывели из своих штудий различных эпох и племен эволюционный "принцип наименьшего усилия", гласящий: всякое общество сопротивляетсяинновациям и не изменяется настолько долго, насколько хватит терпения.
Пока элиты обладают значительными ресурсами убеждения и принуждения, они могут повышать степень долготерпения основной массы общества. Так может дойтидо внезапного коллапса, который наступает с исчерпанием элитных ресурсов. Приближение критического порога часто не замечаютименно потому, что ресурсы убеждения и принуждения не впоследнюю очередь расходуются на подавление неприятной информации и поддержание иллюзии status quo.
Это, к счастью, не все, что может сегодня сказать наука. Есть еще два пока не очень доказанных, но перспективных принципа - избыточного разнообразия и оптимальной фрагментации. В эволюции биологических видов и человеческих обществ регулярно возникают кризисные ситуации, в которых наиболее полезными для выживания и перехода в новое качество оказываются какие-то "левые", побочные черты, ранее казавшиесяизбыточными. Проще говоря, заранее нельзя сказать, чтоименно может пригодиться в момент потрясения. Разнообразие, конечно, неэкономично и оттого не может быть бесконечным. Ноузкая специализация лишаетсистему гибкости и при кризисе ведет к беде.
Второй принцип - оптимальной фрагментации -довольно сходен с идей избыточного разнообразия, но относится скорее к механизмам управления и организации различных элит. Слишком многосоперничества в системе чревато полным бардаком и беспределом, слишком мало - чванством и косной неадаптабельностью.
Это вроде всем понятно. Менее очевидны параметрыоптимальной зоны, расположенной где-то между двух крайностей. Там идет соперничествоавтономныхи более-менее равновеликих групп, при этом хорошо знакомых друг другу, подобно активной научной или литературной среде, лиге спортивных чемпионов либо налаженной многопартийной системе. Оптимальное число участников - от трех до шести, поскольку два есть число фронтальной борьбы, а при числе соперников свыше шести теряется общийфокус внимания.
Данный принцип сформулировали независимо друг от друга социолог Рэндалл Коллинз, изучавший механизмы возникновения новых идей среди философов, и уже упоминавшийся биогеограф Джаред Даймонд, изучавший одомашнивание животных и растений в различных регионах планеты. К удивлению Даймонда, его теории приобрели незаурядного энтузиаста в лице компьютерного миллиардера Билла Гейтса. Ныне принцип оптимальной фрагментации преподается в элитных школах бизнеса. Привлекли параллели между стратегиями гибкой гибридизации в селекциирастений - и в построении сложных организаций.
Это достаточно сложныеидеи, чтобы излагать в одной журнальной статье, поэтому лучше читайте книги Рэндалла Коллинза и Джареда Даймонда, недавно переведенные на русский. Мне же позвольте завершить цитатой из старого мудрого социолога АртураСтинчкомба: "Все организации регулярно совершают ошибки и не менее регулярно сталкиваются с кризисами. Умные организации отличаются лишь тем, что быстрее это осознают".