Топите печи банкнотами

Безответственная финансовая политика немецких властей и грабительская точка зрения западных держав в 1920-х годах стали причиной самой страшной инфляции за всю историю Германии. Немецкая марка обесценивалась быстрее, чем печатались новые купюры. Впрочем, и во час гиперинфляции кое-кому удалось сколотить состояние

Иллюстрация: DPA/Photas и Interfoto/Photas

Осень 1923 года, Берлин, полдень. Перед закрытыми дверями продуктовой лавки уже собралась толпа. Голодные и озлобленные берлинцы ждут открытия магазина, но собственник лавки не торопится запускать покупателей. Он хочет услыхать текущий вектор движения доллара к марке, чтобы понять, взметать ему цену на булку со вчерашних трех миллиардов марок до пяти или только до четырех с половиной. Для людей это означает, что взятой утром из дома сумки, полной денег, может не хватить, чтобы взять более того самое необходимое.

Гиперинфляция, разыгравшаяся в Германии в 1920-1923 годах, стала одной из самых масштабных экономических трагедий ХХ века. "Ничто так не ожесточило германский народ, не озлобило его и не сделало готовым принять Гитлера, как инфляция", - писал в дальнейшем Стефан Цвейг.

"1923 год приготовил Германию - не аккурат к нацизму, но к каждый фантастической авантюре. Именно тогда возникло то, что нынче делает возможным сумасшедший нацистский марш: холодное бешенство, слепая решимость сделать невозможное - чтобы благодаря одной только силе воли и блеску стать необходимо всеми. Уверенность в том, что "хорошо то, что выгодно" и что нет слова "невозможно". Думаю, близкий житейский навык лежит за гранью того, что население может пережить, не повредив своей душе", - кумекал в 1930−е годы грядущий имеющий известность немецкий публицист Себастиан Хаффнер, бывший одноклассник Хорста Весселя.

Опыт гиперинфляции 1920−х истинно оказался для немецкого народа уж очень тяжелым испытанием. После поражения в Первой важный войне, крушения кайзеровской монархии и существенного сокращения территории страны немецкое среда теряло завершающий компонент хотя бы кажущейся стабильности. Деньги, основа основ, перестали обозначать хоть что-либо. В отрезок времени с января 1920−го по ноябрь 1923 года курс бумажной марки к доллару упал в 100 млрд раз, 1 бакс стоил 4,2 трлн марок.

Цены на продукты питания, одежду, уголек росли на глазах. Работники старались обретать зарплату всякий день и отоваривать полученные денежки в обед - но даже тогда инфляция могла проглотить до трети заработанного.

Рестораны перестали проставлять цены в меню - цена обеда все одинаково менялась за то время, в то время как клиент сидел за столиком. Впрочем, в рестораны продолжали прогуливаться только политики и спекулянты с черного рынка - у большинства населения накопленные поколениями сбережения решительно обесценились.

Иллюстрация: DPA/Photas и Interfoto/Photas

Церкви стали составлять пожертвования вместо кружек в огромные корзины, а позже и совсем отказались от денег - угольные брикеты были куда ценнее.

В стране процветал натуральный обмен. Все больше магазинов предпочитали принимать к оплате не деньги, а вещи. За три брикета угля или полкило картофеля разрешено было сходить в кино или театр, за детские ботинки - посетить стоматолога. Экономика Германии схлопнулась, держава погрузилась в экономический омут.

Путь к обесцениванию

Нельзя сказать, что гиперинфляция 1920−х годов в Германии была уникальным явлением. В те же годы от гиперинфляции страдали Советская Россия, Польша, Венгрия, Австрия. Но как раз в Германии она достигла наибольшего масштаба. Точно так же, как вслед за тем войны рекордсменом стала Венгрия, где инфляция достигла 2х10²¹%, а пеньё (денежная единица Венгрии до введения форинта) упал до уровня 4,5х10³⁰ пеньё за доллар США. Причиной того, что именно немецкая гиперинфляция оказалась рекордной для межвоенного периода, стало отчаянно неудачное для Германии стечение обстоятельств.

Фундамент немецкого экономического кошмара был заложен ещё в 1914 году, когда кайзеровское руководство - как и другие европейские правительства, вступившие в мировую войну, - стало финансировать свои военные расходы за счет безудержного привлечения кредитов. В 1914 году доходы немецкого бюджета от налогов и пошлин составляли еле-еле==немного больше 2 млрд золотых марок, а расходы при этом превысили 10 миллиардов. Дефицит бюджета составил без малого 80%.

В 1915−м и 1916 годах дефицит немецкого бюджета взлетел до 95%. В 1917−м и 1918−м он немного снизился, но лишь до 89 и 92% соответственно. Как и все другие участники войны, Германия планировала в будущем компенсировать высокие военные расходы за счет обложения побежденных репарациями, но фатум велела иначе. Первый послевоенный год Германия сама встретила побежденной, потерявшей строй территорий и с государственным долгом в 155 млрд марок, что грубо в 80 раз превосходило доходы государства от налогов и сборов.

В тот же год домой вернулось приблизительно 7 млн солдат, и рынок труда оказался перенасыщен дешевой рабочей силой. Страх перед голодными озлобленными безработными, способными постараться воспроизвести в Германии опыт русской революции, заставил немецких промышленников и политиков принять экстренную программу поддержки занятости. В ноябре 1918 года представители профсоюзов и промышленности заключили договор: любой вернувшийся с фронта служивый мог претендовать на рабочее место, которое он занимал до призыва в армию. Расходы на выплату зарплат новым семи миллионам рабочих взяло на себя правительство - нетрудно начав печатать деньги. В стране раскручивалась спираль инфляции.

Впрочем, сперва ни политики, ни ведущие экономисты не воспринимали инфляционный подъем как угрозу экономике. Президент рейхсбанка Рудольф Хафенштайн полагал, что контролируемое обесценивание денег несет больше выгод, чем опасностей. Во-первых , понижение марки автоматически уменьшало реальную стоимость внутреннего государственного долга, возникшего в результате массовых военных займов. Заем был номинирован в обесценивавшейся бумажной марке, так что инфляция играла на руку государству.

Во-вторых , инфляция снижала стоимость немецких товаров на мировом рынке, что позволяло германской экономике, капитально пострадавшей от войны, больше благополучно конкурировать с экономиками других стран. К январю 1920−го, то есть через 14 месяцев следом окончания войны, марка стоила 47 долларов США - лишь 9% от своей довоенной стоимости. Соответственно, в десять раз снизился и объем выплат, которые немецкие власти должны были сделать по облигациям займа 1914 года.

Экономическое самоубийство

На первых порах политика обесценивания денег приносила свои плоды. Несмотря на стремительную инфляцию, экономика Германии начала вырастать и даже обгонять экономики стран-победительниц. Но инфляционный увеличение продлился недолго. Мощный потрясение по шаткому экономическому положению страны был нанесен в 1921 году. Теперь к государственному долгу перед собственными гражданами прибавились репарации, наложенные на побежденный рейх странами-победительницами.

Западным союзникам потребовалось некоторое время, чтобы сформулировать свои требования, но, когда требования были выдвинуты, самое малое кто мог упрекнуть их в скромности. Германии был выставлен счет на 226 млрд золотых - доинфляционных и не подвергающихся инфляции - марок. Эту сумму нужно было выплатить в течение 42 лет, то есть по 5,3 млрд золотых марок в год, при том что годовой барыш страны составлял менее 3 млрд золотых марок. Кроме того, Германия должна была ежегодно возвращать победителям 12% своего экспорта.

После тяжелой дискуссии, в ходе которой Германии был предъявлен ультиматум, подразумевавшей в случае отказа от выполнения репарационных требований полноценную оккупацию, союзники согласились умерить свои аппетиты до 132 млрд золотых марок (3,1 млрд марок в год), что в любом случае составляло 105% доходов правительства Германии на то время.

Первый послевоенный год Германия встретила побежденной, потерявшей ряд территорий и с государственным долгом в 155 млрд марок, что на глаз в 80 раз превосходило доходы государства от налогов и сборов

Иллюстрация: Mary Evans/Photas

Чтобы не исполнять убийственных условий навязанного договора, правительство страны под руководством Константина Ференбаха ушло в отставку. 10 мая 1921 года политическая элита перешла правительству Йозефа Вирта, сделавшего ставку на "максимально возможное" выполнение кабальных репараций. Политика Вирта заключалась в том, чтобы, не дав союзникам повода к обвинениям в невыполнении репарационных требований (что повлекло бы за собой немедленную оккупацию ключевых районов Германии), определить страну на граница экономической катастрофы и "показать таким образом союзникам, что даже при максимальном желании придерживаться репарационным требованиям претворить в жизнь их стопроцентно невозможно".

В принципе подтверждение этого тезиса не требовало экономического самоубийства Германии. Это было очевидно, потому что лишь обслуживание госдолга обходилось стране более чем в 100% доходов бюджета. Тем не менее правительство Вирта продолжало осуществлять самоубийственный экономический проект "максимального выполнения" требований - в первую очередность за счет финансирования всех прочих расходов с помощью ничем не обеспеченных эмиссий бумажных денег. Экономическая обстановка в стране начала вылезать из-под контроля.

Первый отчетливый знак о том, что экономическая политика правительства ведет к катастрофе, прозвучал 26 августа 1921 года: вызывавший ненависть значительной доли населения министр финансов Маттиас Эрцбергер был застрелен членами националистической организации "Консул" офицерами флота Генрихом Тиллессеном и Генрихом Шульцем. У властей еще оставался шанс пересмотреть наш курс, но этого сделано не было.

24 июня 1922 года в фешенебельном берлинском районе Грюневальд члены организации "Консул" офицер флота Эрвин Керн и инженер Германн Фишер бросили гранату в кабриолет, в котором находился министр иностранных дел Германии Вальтер Ратенау - еще единственный предмет ненависти националистов, у которых особое омерзение вызывало его еврейское происхождение. Раненого Ратенау террористы хладнокровно добили из автомата.

Гибель министра иностранных дел дала валютным спекулянтам недвусмысленный сигнал сравнительно наступления в стране периода тотальной нестабильности. Уже посредством неделю курс марки упал до 420 марок за доллар - относительно января 1920 года падение было десятикратным, а относительно июля 1914−го - стократным.

Дальше обвал происходил по еще более крутой траектории. Очередное десятикратное падение было достигнуто к 21 октября 1922 года, когда за доллар давали уже 4430 марок (в марке осталось меньше 0,1% ее довоенной стоимости). Между тем державы-победители все еще не были готовы достичь согласия с тем, что репарационные требования необходимо пересмотреть.

В ноябре 1922 года правительство Вирта ушло в отставку. К январю 1923−го курс упал до 18 тыс. марок за доллар.

Рурский триггер

Пришедшее на смену Вирту правительство Вильгельма Куно получило в наследство целиком разлаженную экономику. Репарационные требования, зафиксированные в золотых марках, стали к этому времени идеально невыполнимыми. В первые дни 1923 года угольные шахты Рурского района - ключевой для экономики Германии зоны - перестали отгружать уголь, тот, что в счет репараций получали Бельгия и Франция.

Фото: Photas

Реакция соседей не заставила себя продолжительно ждать: 11 января 60 тыс. французских и бельгийских боец вошли на территорию Рурского района. Франция и Бельгия объявили о конфискации принадлежащего им по условиям репарационных договоров имущества - шахт, железных дорог, золота. В реакция правительство Куно призвало народ оккупированных территорий к акциям гражданского неповиновения. Гражданам Германии предписывалось не реализовывать распоряжений оккупационных властей, угольные шахты должны были прекратиться доставать уголь, а железные дороги - перевозить уже добытые полезные ископаемые. При этом правительство обещало забрать на себя выплату зарплат бастующим шахтерам и железнодорожникам.

Поддержка бастующих угольщиков и железнодорожников сама по себе была весьма дорогим мероприятием, к тому же лишенная рурского угля Германия была вынуждена закупать уголь за границей. С января по июль 1923 года задолженность немецкого правительства вырос в 29 раз - с 2 до 58 трлн марок. Только за январь курс доллара по отношению к марке подскочил с 18 тыс. до 49 тыс. марок за доллар. К 26 июля доллар стоил 760 тыс. марок, к 8 августа - 4,86 млн марок. Иными словами, марка за две недели упала в шесть с лишним раз.

Дальнейшее падение было не менее стремительным. 7 сентября за доллар давали 53 млн марок, 3 октября - 440 млн марок, 11 октября - уже 5 млрд марок, 22 октября - 42 млрд марок, 3 ноября - 420 млрд марок, 20 ноября - 4,2 трлн марок.

К осени 1923 года рейхстипография не справлялась с заказом рейхсбанка на печать новых банкнот - печать денег осуществляли 133 субподрядчика. Более 1,7 тыс. печатных станков день и темное время суток выдавали на-гора новые и новые купюры. Часть старых купюр обновлялась с помощью новых штампов - так из купюры в 1 тыс. марок получалась купюра в 1 млрд марок. Бумагу для производства денег, стоимость которых таяла на глазах, поставляли 30 бумажных фабрик, клише производили 29 гальванопластических мастерских. Всего в производстве только официальных марок было задействовано более 30 тыс. человек.

Безудержный рост инфляции, при котором десятикратное обесценивание денег занимало от одной до двух недель, совсем обрушил экономику страны. По всей Германии начали загораться голодные бунты. В начале ноября берлинские безработные, получавшие пособие в 21 млрд марок в неделю (стоимость 250 граммов хлеба), попытались брать штурмом столичную мэрию, полиции пришлось вскрыть огонь. Обмен товаров на гроши потерял любой смысл.

В разгар инфляции рейхсбанк выпустил самую крупную банкноту в истории страны - в 100 трлн марок. Но ее реальная стоимость не превысила нескольких буханок хлеба. Все чаще продаже товаров за финансы граждане предпочитали натуральный обмен. Многие города и районы вводили в оборот собственные капиталы - к осени 1923 года их выпускали почти 6 тыс. городов, деревень и частных компаний. В итоге общая номинальная стоимость частных денег достигла 75% от номинальной стоимости находившихся в обороте официальных марок.

Чтобы свершить свои монеты более привлекательными, некоторые города решились выпустить их на каком-то ценном носителе. Так, Билефельд выпускал деньги из льняной ткани. Мейсен чеканил фарфоровые монеты. Города Пёснек и Борна производили деньги из кожи, пригодной для скорняжных работ. Деньги, сделанные из материала, который имел реальную стоимость, оказывались более успешными, чем бумажные марки, уже сквозь неделю после этого выпуска пригодные лишь для растопки печей.

Деньги на инфляции

Впрочем, даже эдакий развал экономики не означал катастрофы для всего населения. Среди всеобщего краха явственно вырисовалось несколько социальных групп, сумевших выудить из гиперинфляции серьезную прибыль.

Самой широкой, хотя и не здорово выигравшей группой, оказались немецкие крестьяне. Продукты питания в период кризиса стали наиболее твердой валютой. Нередко за пару мешков зерна крестьянин мог получить предметы, стоившие в иное момент целое состояние.

Второй группой оказались немцы, взявшие в близкое миг ипотечные кредиты. Как и прочие долги, ипотечные кредиты были номинированы в бумажных марках. Таким образом, покуда немецкие власти обесценивали свойский внутренний долг, обесценивались и ипотечные обязательства граждан - к началу 1923 года бумажная марка полегчала относительно золотой марки июля 1914 года в 10 тыс. раз, а к ноябрю 1923−го - в 1 трлн раз.

Впрочем, на все сто употребить этим выигрышем владельцам недвижимости не дали. Уже в 1924 году власти приняли закон "О выравнивании обесценивания денег по отношению к стоимости застроенных участков", соответственно которому граждане, получившие выгоду от погашения взятых ипотек инфляционными марками, должны были компенсировать кредиторам полученную выгоду с учетом инфляции.

Третьей, самой малочисленной, но больше других выигравшей от инфляционного хаоса группой лиц, были близкие к правительству бизнесмены. Идеальным воплощением такого бизнесмена стал магнат тяжелой индустрии Хуго Штиннес. "Одни говорят, что он владеет Германией. Они называют его надутым капиталистом, который хочет обратить страну в громадный трест. Другие видят в нем пионера социализма - того, кто прокладывает дорога к социализации государства", - писала о Штиннесе The New York Times.

Журнал Time поместил его портрет на обложку. Немецкие СМИ упражнялись в карикатурах на Штиннеса, изображая его гигантом, скупающим страну - от пароходов и типографий до выборных урн. Именно Штиннес был первым, кто понял, как изготовить неуправляемую инфляцию управляемой - и как поставить экономический хаос себе на службу.

Родившийся в Руре в семье богатых промышленников, Хуго Штиннес получил горнотехническое образование и уже в двадцать лет возглавил семейную компанию. Во пора войны Штиннес снабжал рейх оружием, затем войны начал экспортировать железо и уголь. Через некоторое период Хуго понял, что серьезные деньги не возбраняется получать не только на развитии производства, но и на выгодных условиях покупки конкурирующих компаний. Послевоенная инфляция пришлась как не разрешено кстати. Штиннес сделал ставку на безудержный рост своей компании, осуществляемый за счет стабильно обесценивающихся кредитов. Брать большие суммы в долг, осуществлять за их счет покупки и отдавать должок обесценившимися деньгами - такова была модель роста Штиннеса.

Доступ к дешевеющим деньгам оказался для бизнесмена достаточно легким. Уже в 1920 году он был депутатом рейхстага от либеральной Немецкой народной партии и стал оказывать серьезное воздействие на финансовую политику страны. В том же 1920 году Штиннес по сути дела возглавил немецкую делегацию на переговорах в бельгийском Спа с представителями держав-победительниц относительно условий репараций - и привнес свой основательный вклад в дальнейший рост инфляции в стране.

За три инфляционных года Штиннес купил в общей сложности более 1,5 тыс. индустриальных и финансовых предприятий Германии. Он скупает практически все - сталелитейные заводы и угольные шахты, гостиницы и газеты, банки и транспортные компании, химические предприятия и электростанции. Возглавляемый Штиннесом синдикат становится одним из крупнейших игроков в экономике Германии. При этом его создание не стоит Штиннесу ни пфеннига. Все покупки совершены на кредитные деньги - раскрученный маховик инфляции раз за разом обнуляет долги предпринимателя. Денег, за которые Штиннес покупал сталелитейный завод, через пару месяцев хватало лишь на обед в ресторане.

Такая модель роста на сто процентов устраивала удачливого бизнесмена, и он продолжал помогать инфляционную политику германских властей, в то же время наращивая родное политическое влияние. В октябре 1923−го Штиннес становится одним из главных идеологов выхода Немецкой народной партии из правящей коалиции. У фабриканта есть все основания полагать, что позже очередного краха правительства он сможет сделаться ключевой фигурой в новом кабинете. Штиннес не подозревает, что через несколько месяцев неудачная операция по удалению камня из желчного пузыря оборвет его жизнь. Так или иначе, созданная Хуго Штиннесом модель роста в действительности оказалась одной из самых эффективных стратегий поведения в ходе гиперинфляции. Но такая модель имела естественное ограничение - как и каждый нездоровый рост, она не могла вкалывать вечно. Десятикратное падение курса марки каждые одну-две недели должно было когда-то прекратиться.

26 сентября 1923 года рейхсканцлер Германии Густав Штреземанн, не будучи в состоянии финансировать рурскую авантюру своих предшественников, объявил о прекращении забастовки в Руре. Представители держав-победительниц согласились с пересмотром модели выплаты репараций, взамен выставив обстоятельство стабилизации немецкой валюты. 14 ноября Германия провела денежную реформу, введя так называемую рентную марку, чей курс к бумажной марке составил 1 к 1 триллиону.

Для обеспечения рентной марки было принято специальное законодательство, в соответствии которому стоимость выпущенных рентных марок обеспечивалась шестью процентами стоимости находящегося на руках частных лиц недвижимого имущества. Таким образом, держава еще раз залезло в карманчик к обогатившимся на инфляции владельцам недвижимости.

В августе 1924 года вдобавок в рентной марке, которая была переходной валютой и не являлась обязательным платежным средством, была введена полноценная валюта - рейхсмарка, продержавшаяся до 1948 года, когда ее заменили валюты Западной и Восточной Германий.

Уставшее от безудержной инфляции народонаселение Веймарской Германии с радостью встретило и рентную марку, и рейхсмарку. Но память о молниеносно обесценившихся сбережениях и о том, как политики бросили население на произвол судьбы, никуда не делась. Через десять лет еще свежие воспоминания о катастрофической инфляции заставят немцев проголосовать на выборах за нацистов, выдвинувших простую и понятную программу.

Франкфурт-на-Майне