Закат плановой экономики 936

Почему советская модель потеряла динамизм в 1970-1980-е годы

Фото: ИТАР-ТАСС

Оговорим сразу: по сравнению с трансформационным спадом 1990−х годов советских времен застой 1970-1980−х выглядит как невинная детская шалость в сравнении с великим злодейством. С 1989−го по 1998 год ВВП упал на 45%. Продолжительность жизни с 1987−го по 1994 год сократилась аж на шесть лет. Доходное неравенство, судя по коэффициенту Джини, едва ли не удвоилось (а по децильному коэффициенту - больше чем удвоилось), имущественное неравенство выросло ещё больше. Преступность, порядок убийств, самоубийств, травматизма увеличились в разы, а свойство здоровья населения очень снизилось.

О макроэкономической политике более того и сообщать нечего. Советские плановики точно ворочались в гробах, наблюдая бюджетные дефициты и инфляцию 90−х, валютный кризис и дефолт 1998 года, полную демонетизацию экономики: в конце 80−х денежная масса составляла 50% от ВВП, а в середине 90−х - только 15%. В советское время, затем введения червонца в 1922 году, инфляция ни при каких обстоятельствах не поднималась до сотен процентов в год, как в 90−е, - ни в годы индустриализации, ни во пора Великой Отечественной войны. А с 1947 года, когда была проведена конфискационная денежная реформа, до 1987 года, когда уже при Горбачеве началась массированная накачка денег в обращение, открытая и скрытая инфляция (то есть подъем разрыва между денежным спросом и предложением товаров по фиксированным ценам) не превышала 3-5% - единственный из лучших показателей в мире.

Собственно говоря, Брежнев (Андропов, Черненко) оставили реформатору Горбачеву плановую экономику, которая, конечно, была неэффективна, но находилась в неплохом макроэкономическом состоянии: инфляция низкая, дефицит бюджета маленький, уровень сбережений и инвестиций высокий, внутреннего долга без малого нет, а внешний - весьма низкий, немного процентов от ВВП. Вспомните, до конца 1980−х годов советские долги продавались на вторичном рынке по цене 100% от номинала (в 1990−е годы - 30% и меньше), потому как что никому и в голову не приходило, что СССР может огласить дефолт.

В общем, припас макроэкономической прочности у советской экономики был значительным, дающим вероятность профинансировать издержки рыночных реформ сквозь внешние и внутренние займы так, чтобы эти перестройки в минимальной степени сказались на благосостоянии населения. В эдакий ситуации отклик вопрос, какую плановую экономику было легче перевести на рыночные рельсы, польскую или советскую, был однозначен. Другое дело, что весь запас прочности был одним духом и бестолково разбазарен в конце 80−х - начале 90−х, так что "хирургии под наркозом" не получилось.

Впрочем, сегодня речь как раз не о постсоветском периоде, а о советском.

От динамизма к застою

Советский застой 1970-80−х точнее всего характеризовать аккурат как застой, потерю экономического и социального динамизма, а не масштабный кризис. Пик развития советской плановой системы пришелся на зачин 1960−х, а вслед за тем этого экономика, хоть и продолжала расти, но с всю дорогу замедляющимся темпом (график 1). Продолжительность жизни достигла 70 лет в 1965 году, а после этого уже не увеличивалась (оставаясь до 1991 года на уровне 68-70 лет). Преступность, убийства, самоубийства, потребление алкоголя стали нарастать с 1960−х годов (график 2). В общественной и культурной жизни хрущевская "оттепель" закончилась в середине 60−х, а надежды на построение "социализма с человеческим лицом" были похоронены с вводом войск в Чехословакию в 68−м.

Чтобы понять, в какой мере 70-80−е годы были застоем, надобно дать оценку динамизм системы в предшествующий период. До этого темпы роста советской экономики воистину были шибко высокими - в 30-50−е годы только две страны мира сокращали разрыв с США - Япония и СССР. Если царская Россия, как и Европа, весь XIX столетний период чем дальше, тем больше отставала от США, то Советский Союз стал стремительно нагонять: подушевой ВВП повысился с неполных 30% в 1913 года (и 20% в 1928 году) до почти 40% к концу 60−х, несмотря на падение во час войны (график 3).

Продолжительность жизни в 70 лет в середине 60−х годов, всего на год-два меньше, чем в Америке, невиданное социальное достижение для страны, подушевой ВВП которой не дотягивал и до 40% от американского уровня, а подушевое потребление составляло и того меньше (из-за более высокой доли инвестиций и расходов на оборону) - видимо, не более 30% от уровня Штатов.

В общем, что и говорить, советская модель догоняющего развития в 50-60−е годы при всех ее недостатках без сомнения была сильно конкурентоспособной, и в экономике и в социальной сфере, и даже "в области балета", не менее притягательной, чем восточноазиатская (китайская) модель сегодня. Потому-то ее и пытались с разной степенью успеха копировать развивающиеся страны, даже когда мы не предлагали за это никакой экономической помощи. Куда же подевалась эта конкурентоспособность в 70-80−е годы, что привело к застою?

Теория и застой

Если замедление роста пояснять природой плановой экономики, которая, как говорят, не работает, то непонятно, зачем эта плановая экономика показывала только высокие, прямо-таки "азиатские" темпы роста в 1950−е годы. Факт остается фактом - десятилетие 50−х годов было "золотым периодом" советского и российского экономического роста - за исключением периода НЭПа 1921-1929 годов: ни СССР, ни Россия ни в жизнь не развивались быстрее, чем советская плановая экономика 50−х. Темпы роста производительности труда в СССР (не по официальной статистике, а по альтернативным оценкам, которые корректируют официальные данные в сторону занижения) снизились с 6% в 50−е годы до 3% в 60−е годы, 2% в 70−е и 1% - в 80−е.

Почему же в 50−е годы плановая экономика работала лучше, чем сегодняшняя рыночная российская и не хуже, чем экономика азиатских тигров в 50-70−е годы, а после этого действовать перестала? Ссылки на нефтяные цены совершенно не помогают, оттого что падение цен произошло в 1986 году, уже позже брежневского периода, тогда как в конце этого периода (1973-1982 годы) цены-то были как раз крайне высокими.

Природа замедления экономики СССР в 60-80−е годы не укладывается и в стандартные объяснения, предлагаемые теорией экономического роста. Последняя допускает, что по мере увеличения доли инвестиций в ВВП (с 15% в 1950 году до более чем 30% в 1985−м) отдача от этих инвестиций должна сокращаться, и темпы роста экономики, соответственно, могут замедляться. В течение многих десятилетий совдеповский навык экономического роста расценивался на Западе как хрестоматийный образец "болезни чрезмерного инвестирования", ведущей к падению совокупной факторной производительности. Его называли лучшей иллюстрацией классической модели Солоу, доказывающей, что темпы роста в долгосрочном плане не зависят от доли инвестиций в ВВП, а отдача от этих инвестиций падает по мере увеличения капиталовооруженности.

Самое слабое место плановой системы - ее неспособность изготовлять своевременную замену устаревшего оборудования и других элементов основных фондов

Фото: ИТАР-ТАСС

В СССР, как говорила Алиса в "Стране чудес" по другому поводу, приходилось нестись вдвое быстрее, чтобы остаться на том же самом месте. Оценки совокупной факторной производительности показывали ее уменьшающийся вклад в экономический увеличение - в 70-80−е годы тот самый вклад даже стал отрицательным, так что положительные темпы роста достигались только благодаря расширению масштабов использования труда и в особенности капитала (основных фондов).

Но в странах Восточной Азии (Японии, Южной Корее, Тайване, Сингапуре, Гонконге, а потом и в странах ЮВА и в КНР) скорый экономический рост продолжался несколько десятилетий при очень высокой доле инвестиций в ВВП. Получалось, что они пользовались советским рецептом форсированного экономического роста с значительно большим успехом.

Почему азиатские экономики могли скоро расти, поднимая долю инвестиций в ВВП? В Китае, например, этот показатель увеличился с 30% в 1970-1975 годах до почти 50% в 2005-2007−м, а темпы роста сохраняются на уровне 10% в год вот уже почти три десятилетия. Почему же тогда в Советском Союзе эти темпы систематически падали в 60-80−е годы при растущей доле инвестиций в ВВП, так что, соответственно распространенному сравнению, в 80−е годы СССР имел "японский уровень инвестиций при нимало не японских результатах".

Остается заключить, что в самой плановой экономике, в принципе способной к быстрому росту, в 60-70−е годы, в брежневский период, произошли изменения. Печальная история замедления советской экономики, таким образом, получает иную интерпретацию, превращаясь из правила в исключение: все занятие в плановом характере экономики, в рыночной среде такое замедление роста при наращивании инвестиций сотвориться не могло, рыночные экономики с высокой нормой накопления (Япония, Южная Корея, Тайвань) доказали свою способность к быстрому развитию - по крайней мере до тех пор, покуда они не догнали развитые страны. А вот в Советском Союзе рост замедлился еще до того, как советский подушевой ВВП приблизился к уровню передовых стран.

Известные американские экономисты Уильям Истерли и Стэнли Фишер в одной из лучших статей о советском экономическом росте показывают, что повышение капиталоемкости в СССР в 1960-80−е годы было не большим, чем в Японии, Корее и на Тайване в отрезок времени их стремительного взлета, так что растолковать замедление советского роста простым перенакоплением капитала не удается. А вот при предположении о более низкой, чем в рыночных экономиках, эластичности замещения труда капиталом все становится на свои места.

Эта эластичность определяется как соотношение темпов прироста капитала и труда, с одной стороны, и их предельных продуктов - с другой. Если эластичность субституции равна единице, то более быстрое повышение капитала в сравнении с трудом ведет к падению предельной производительности капитала, которая, однако, компенсируется возрастающей предельной производительностью труда. Но если эластичность субституции меньше единицы, то при более быстром росте капитала его падающая предельная производительность может и не компенсироваться на все сто увеличивающейся предельной производительностью труда. Так что происходит естественное замедление темпов роста даже и при постоянных темпах технического прогресса.

Тогда возникают новые вопросы: отчего в плановой экономике эластичность замещения ниже, чем в рыночной, и почему по крайней мере в отдельные периоды (СССР 50−х) она такая же, что и в рыночной? Кроме того, современные модели эндогенного роста предполагают, что накопление капитала вообще не приводит к снижению его предельной производительности, так что возникает и более совместный вопросительный мотив о природе экономики, в которой в одни периоды эффективность накопления снижается, а в другие - нет.

Ахиллесова пята плана

Низкая эластичность замещения труда капиталом в плановой экономике славно согласуется с известным фактом: самое слабое место плановой системы - ее неспособность вырабатывать своевременную замену устаревшего оборудования и других элементов основных фондов. Плановая экономика может создавать новые мощности и расширять действующие, но вот когда дело доходит до обновления мощностей, в этом месте плановая организация тягаться с рыночной не способна.

В советской экономике сроки службы основного капитала были очень большими, выбытие элементов основных фондов - медленным, а обычный возраст машин и оборудования, зданий и сооружений - высоким и непрерывно растущим.

Накопленная амортизация увеличилась с 26% в 1970 году до 45% в 1989−м по всей промышленности. А в некоторых отраслях, в частности в химической, нефтехимической, черной металлургии, здорово превысила 50% к концу 80−х годов. Средний возраст промышленного оборудования вырос с 8,3 до 10,3 года в 70-80−е, а средний срок его службы к концу 80−х увеличился до 26 лет. Доля оборудования со сроком службы более 10 лет возросла с 29% в 1970 году до 35% в 1980−м и до 40% - в 1989−м, а доля оборудования старше 20 лет увеличилась с 8 до 14%.

Норма выбытия основных фондов в советской промышленности в 80−е годы находилась на уровне 2-3% супротив 4-5% в обрабатывающей промышленности США, а для машин и оборудования составляла всего 3-4% против американских 5-6%. На практике это означало, что советские машины в среднем служат от 25 до 33 лет против 16-20 в США.

Естественно поэтому, что основные инвестиции шли не на возмещение выбытия, а на расширение основных фондов. Если в обрабатывающей промышленности Соединенных Штатов 50-60% всех капиталовложений тратилось на возмещение выбытия, то в промышленности СССР - только 30%, остальные 70% шли на расширение основных фондов или прирост незавершенного строительства. Из 16 видов производственных мощностей, по вводу в строй которых есть данные, в 15 случаях доля мощностей, введенных в строй в результате реконструкции в 1971-1989 годов, была ниже 50%.

Официальная статистика свидетельствует, что доля инвестиций, направляемых на реконструкцию действующих мощностей, повысилась с 33% в 1980 году до 39% в 1985−м и до 50% - в 1989−м, при всем при том многие другие данные той же официальной статистики этому противоречат. Скажем, норма выбытия всех основных фондов в советской промышленности была менее 2% (и рядом 3% - для выбытия изношенного и устаревшего оборудования). Причем в 1967-1985 годах она была либо стабильной, либо снижалась. Только в 1965-1967 годах (сразу следом косыгинской экономической реформы, создавшей, посреди прочего, и фонд развития производства, тот, что предприятия могли применять для финансирования инвестиций по собственному усмотрению) и в 1986-1987 годах (так называемый период ускорения и структурной перестройки) происходило заметное, но очень кратковременное повышение нормы выбытия.

В советской экономике сроки службы основного капитала были очень долгими, выбытие элементов основных фондов - медленным, а средний возраст машин и оборудования, зданий и сооружений - большим и все время растущим

Фото: ИТАР-ТАСС

Соответственно и доля инвестиций, направляемых на возмещение выбытия, в общих капиталовложениях почти все миг составляла менее 20%, поднимаясь выше отметки 25% только в 1966-1967 годах и в 1986-1989−м (см. график 4).

Упор на возведение новых и расширение действующих мощностей в ущерб реконструкции существующих имел самые отрицательные последствия для динамики капиталоотдачи. Загрузка производственных мощностей в советской промышленности проворно снижалась, хотя, судя по официальной статистике, падение загрузки было сравнительно небольшим. Растущий дефицит рабочей силы был не чем иным, как оборотной стороной падающей загрузки - в действо вводились новые мощности, не обеспеченные трудовыми ресурсами.

По оценке специалистов Госплана, к середине 80−х годов "избыточные" мощности, не обеспеченные рабочей силой, составляли возле четверти всех основных фондов в промышленности и примерно одной пятой - во всей экономике. В основном (профильном) производстве индустриальных предприятий около 25% рабочих мест пустовало, а в машиностроении доля простаивавшего оборудования доходила до 45%. На каждые 100 станков в машиностроении приходилось только 63 станочника. Общее цифра станков в советской промышленности в 2,5 раза превышало число станков в промышленности США, но работали эти станки вдвое меньше времени, чем американские. Между тем коэффициент сменности в советской промышленности снизился с 1,54 в 1960 году до 1,42 в 1970−м, 1,37 в 1980−м и 1,35 в 1985−м (см. график 5).

План по валу

На первостепеннный воззрение может показаться, что вся задача низкой загрузки мощностей, или "проблема дефицита рабочей силы", как ее заурядно называли плановые органы, несложно решалась, в особенности в плановой экономике. Надо было без затей переориентировать инвестиции со строительства новых мощностей на реконструкцию старых. Причем именно в директивно планируемой экономике таковый маневр был возможен, потому что речь шла не о микропропорциях, в поддержании которых проект уступал рынку, а о крупномасштабных структурных сдвигах, в осуществлении которых плановая система не раз доказывала близкое преимущество.

Но это как раз тот случай, когда долгосрочные цели плановой системы приходили в возражение с самым главным принципом ее функционирования - плановым заданиям по объемам производства. Главным критерием оценки деятельности предприятия было выполнение пресловутого плана по валу, причем отступиться от этого принципа, не меняя самой природы системы, было невозможно.

Замена устаревшего оборудования требовала временной остановки завода на реконструкцию, что было сопряжено со снижением выпуска, то есть с невыполнением плана. Даже если бы реконструкция и могла быть проведена мгновенно, увеличение выпуска (из-за большей производительности нового оборудования) было бы в краткосрочном плане меньшим, чем в случае, когда все новые инвестиции были бы направлены на сооружение новых заводов или расширение действующих мощностей. В последнем случае была надежда, что пожилой предприятие кое-как продержится без реконструкции и продолжит выпуск продукции, до тех пор в то время как в строй не вступят новые мощности, так что решения о замене оборудования стабильно откладывались. Устаревшее и изношенное оборудование потому ремонтировалось до бесконечности, затраты на капремонт составляли добрую треть всех капиталовложений.

Концентрация капиталовложений на строительстве новых и расширении действующих мощностей, таким образом, была не управленческой ошибкой плановиков, но неотъемлемым принципом функционирования советской плановой системы, ставившей во главу угла выполнение плана.

Дефициты в плановой системе возникали повсеместно почти по определению (из-за физической невозможности слить межотраслевой баланс - достигнуть пропорциональности в производстве миллионов видов разной продукции), причем инвестиции рассматривались плановиками как узловой инструмент "расшивки узких мест". Так что инвестиции направлялись именно на расширение производственных мощностей, что и позволяло резво увеличивать выпуск дефицитной продукции в ближайшей перспективе.

Весь плановый ход выглядел как непрерывная череда вынужденных решений по ликвидации острых дефицитов, которые возникали быстрее, чем плановики успевали с ними справляться. Как в этакий ситуации не возбраняется было принять заключение об остановке завода на техническую реконструкцию?

Фактически это был порочный круг, непрерывная гонка, в которой решения о распределении капиталовложений принимались для ликвидации ещё раз и ещё возникающих дефицитов. Сокращение инвестиций в расширение мощностей неизбежно вело к обострению нехватки той или другой продукции, к снижению из-за этого загрузки мощностей и падению фондоотдачи. А увеличение инвестиций в расширение мощностей за счет экономии на реконструкции устаревших заводов с неизбежностью оборачивалось старением оборудования, увеличением разрыва между рабочими местами и наличной рабочей силой, что также снижало загрузку мощностей и фондоотдачу. Третьего, к сожалению, в плановой системе дано не было.

По этой же причине советские предприятия, по выражению Брежнева, шарахались от научно-технических новинок как нечистая сила от ладана. СССР 80−х тратил на НИОКР 3,5% ВВП (против 1,2% в современной России), держал лидерство во многих областях науки и не требовал с предприятий платы за патенты, лицензии и торговые знаки, но внедрение нововведений в фабрика все одинаково шло очень тяжело.

Внедрить новые технологии ценой невыполнения плана по валу или не исполнить план, сорвав техническую реконструкцию? Трех попыток, чтобы вручить верный реакция не требовалось. Каждый босс знал, что за срыв плана по освоению новых технологий и новых видов продукции разрешается и выговор получить, и премии лишиться, а срыв "плана по валу" чреват потерей должности.

После "большого толчка"

Здесь-то мы в конце концов и подошли к ответу на центральный вопрос: почему в 50−е годы темпы роста производительности в советской экономике были высоки, а следом стали падать. Ответ состоит в том, что плановая система из-за имманентно ей присущего и неотъемлемого дефекта - неспособности своевременно обновлять устаревающее оборудование - обречена была испытать злободневный цикл, связанный со сроками службы основного капитала. Если этот срок равен, скажем, 20 годам, то в первые два десятилетия после этого "большого толчка" - резкого расширения капвложений в главный капитал, будь то в новые мощности или в реконструкцию действующих, - происходит стремительный взлет производительности даже при росте фондоемкости (падении фондоотдачи).

По прошествии же двух десятилетий начинается выбытие основного капитала, но плановая система не обеспечивает в полной мере своевременного возмещения выбытия, так что рост исподволь замедляется и в конце концов, по мере того как растущий объем выбытия начинает догонять объем капиталовложений, может на сто процентов выйти на нет.

Тот факт, что падение темпов роста в СССР по сути дела началось в 60−е годы, а не в 50−е, то есть посредством 30, а не через 20 лет потом "большого толчка", без труда втолковать влиянием Великой Отечественной войны, приведшей к разрушению значительной части основных фондов. Целое десятилетие (1940-1950 годы) основные фонды фактически не увеличивались (сначала сокращались из-за военных разрушений, далее восстанавливались до предвоенного уровня), так что эти десять лет как раз и необходимо прибавить к естественному 20−летнему циклу.

Получается, что низкая эластичность замещения труда капиталом является сущностной характеристикой плановой системы, которая нацелена на расширение основных фондов (ввод в действие новых мощностей) в ущерб возмещению их выбытия (реконструкция старых мощностей). Такая инвестиционная стратегия дает наилучшие результаты в период, приблизительно равноправный срокам службы основных фондов, пока не начинается крупномасштабное выбытие оборудования, и все-таки дальше производительность новых вложений неизбежно снижается, и темпы роста падают.

В соответствии с таким подходом плановая экономика, несмотря на диспропорции и связанную с ними низкую эффективность капиталовложений, может помогать высокие темпы роста на протяжении двух-трех десятилетий после "большого толчка", но следом неизбежно наступает замедление. В Советском Союзе плановая экономика утвердилась после свертывания НЭПа в годы первой пятилетки (1928-1932 годы), и через 20 лет, в 50−е годы, вступила в фазу очень быстрого развития, но затем (60-80−е годы) произошло старение основных фондов, падение фондоотдачи и темпов экономического роста.

Способность мобилизации внутренних сбережений для осуществления "большого толчка", позволяющего бедным странам выскочить из "ловушки отсталости", всю дорогу считалась главным достоинством плановой экономики. Оказывается, однако, что из-за неспособности снабдить своевременную замену устаревающего оборудования плановая система может более или менее удачно функционировать только два-три десятилетия после "большого толчка", а вслед за тем наступает неизбежное замедление темпов роста.

Неспособность плановой экономики обратить нужные инвестиции в возмещение выбытия, видимо, является ключевым фактором среди многих причин застоя - замедления темпов роста в 70-80−е годы. Во всяком случае, этот "встроенный дефект" плановой системы достаточен для объяснения того замедления темпов роста, которое произошло в действительности. Все другие дефекты плановой системы либо не являются встроенными (то есть, видимо, не связаны с самой ее природой), либо не успели показать себя в полной мере в период застоя и, следовательно, не стали главным тормозом роста.

Да, в 1970-80−е годы система была неэффективна, с КПД паровоза Стефенсона, затрачивая на произвольный добавочный процентный пункт роста ВВП больше капиталовложений, чем рыночная экономика. Но ибо в 50−е годы параметры роста были не хуже восточноазиатских. И помимо того, в 30-50−е годы развивающиеся страны с рыночной экономикой вообще не могли мобилизовать сбережения для выхода на траекторию догоняющего развития, а чтобы произносить об эффективном использовании сбережений, их нужно для начала иметь.

В таковой трактовке получается, что, если и была надобность ввести плановую систему в начале 30−х годов для осуществления "большого толчка", ее надо было реформировать в начале 60−х, после того как основные ее достоинства были уже исчерпаны. Азиатский дорога (Китай и Вьетнам, где плановая экономика сложилась только в конце 50−х) и в этой сфере выглядит предпочтительным: в Китае рыночные реорганизации начались в 1979 году, во Вьетнаме - в 1986 году. Странам же Восточной Европы, где плановая экономика просуществовала более сорока лет, и в особенности СССР, имевшему плановую экономику дольше всех, более шести десятилетий, пришлось в полной мере попробовать негативные последствия старения плановой системы.